- Бабочка
- Атомная сказка
- Грибы
- Отцу
- "Не сжалится идущий день над нами…"
- Диван
- Сотни птиц
- Кактус
- Бревно
- Водолей
- Отец космонавта
- Возвращение
- Четыреста
- "Пошла ты по красному лету…"
- "Гулом, криками площадь полна…"
- Двойник
- Распутье
- "Я пил из черепа отца…"
- Посох
- Семейная вечеря
- Стук
- Сказка о Золотой Звезде
- "Учитель хоронил ученика…"
- Испытание зеркалом
- Седьмой
- "Я скатаю родину в яйцо…"
- "Я в Мавзолей встал в очередь за Лениным…"
- Очевидец
- Окно
- "В воздухе стоймя летел мужик…"
- "Я пошёл на берег синя моря…"
- Квадрат
- Последний человек
- Тёмные люди
- Лежачий камень
- На кладбище
Ю. Кузнецов. До последнего края. Москва. Молодая гвардия. 2001
Составитель: К.Корчагин
Бабочка
Я стоял на посту,
на котором стреляют на шорох,
если желают живыми вернуться домой.
В воздухе стало странно мерцать и блестеть,
и я уловил в нём дыхание лишнего звука.
По долине катился
копошащийся шёпот, шуршание, шелест и плеск
туго сцепившихся бабочек.
Циклон насекомых накрыл меня с головой.
Я задохся, ослеп и упал,
но, вспоминаю, стрелял -
три раза, и всё наугад.
Как только рассеялось,
я обнаружил в долине
три длинные тени расстрелянных бабочек,
отброшенных от меня.
Две уходили вдаль,
а третья была покороче
и обрывалась о тёмный предмет.
Я подошёл по нити запёкшихся тварей
я подошёл.
Это был человек,
в его теле порхала последняя бабочка.
1967
Атомная сказка
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошел в направленьи полета
По сребристому следу судьбы
И попал он к лягушке в болото
За три моря от отчей избы.
- Пригодится на правое дело! -
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века,
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
1968
Грибы
Когда встаёт природа на дыбы,
Что цифры и железо человека!
Ломают грозно сонные грибы
Асфальт, непроницаемый для века.
А ты спешишь навеки невозможный
Для мирной осмотрительной судьбы.
Остановись - и сквозь твои подошвы
Начнут буграми рвать тебя грибы.
Но ты не остановишься уже!
Лишь иногда в какую-то минуту
Ты поразишься тяжести в душе,
Как та сопротивляется чему-то.
1968
Отцу
Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?
Оставил нас одних на целом свете.
Взгляни на мать - она сплошной рубец.
Такая рана - видит даже ветер!
На эту боль нет старости, отец.
На вдовьем ложе паматью скорбя,
Она детей просила у тебя.
Подобно вспышкам на далёких тучах,
Дарила миру призраков летучих -
Сестёр и братьев, выросших в мозгу...
Кому об этом рассказать смогу?
Мне у могилы не просить участья.
Чего мне ждать?..
Летит за годом год.
- Отец! - кричу. - Ты не принёс нам счастья!.. -
Мать в ужасе мне закрывает рот.
1968
* * *
Не сжалится идущий день над нами,
Пройдет, не оставляя ничего:
Ни мысли, раздражающей его,
Ни облаков с огнями и громами.
Не говори, что к дереву и птице
В посмертное ты перейдешь родство.
Не лги себе!- не будет ничего,
Ничто твое уже не повторится.
Когда-нибудь и солнце, затухая,
Мелькнет последней искрой - и навек.
А в сердце... в сердце жалоба глухая,
И человека ищет человек.
1969
Диван
Пушкин погиб. Чаадаев замкнулся, скучая.
Сны не сбылись, от прошедшего нет и следа.
На полуслове за чашкою русского чая
Нечто иное увидел и смолк навсегда.
Пушкин забыт. Чаадаева помнить не надо.
Только хозяин показывал гостю порой
Старый диван - две отметины круглые рядом, -
Это сидели друзья, прислонясь головой.
Часто хозяин, пустым восклицаньем задетый,
Гостя одёргивал: "Тише, они говорят!"
Умер и он, роковой не дослушав беседы...
Только однажды ворвался, как буря, солдат.
Облако пыли взметнул в тишине именитой
Нищий хозяин, учитель отца своего.
Рухнул на барский диван и заснул как убитый.
Вмятины встали, чтоб не тревожить его.
1969
Сотни птиц
В зимнем воздухе птицы сердиты,
То взлетают, то падают ниц.
Очертанья деревьев размыты
От насевших здесь сотнями птиц.
Суетятся, кричат - кто их дразнит?
День слоится в прозрачной тени.
На равнине внезапно погаснет
Зимний куст - это снова они.
Пеленою полнеба закроют,
Пронесутся, сожмуться пятном.
И тревожат, и дух беспокоят.
Что за тень?.. Человек за окном.
Человека усеяли птицы,
Шевелятся, лица не видать.
Подойдёшь - человек разлетится,
Отойдёшь - соберётся опять.
1969
Кактус
Самолёт оторвался от верной земли,
И подошвы повисли в пыли.
Гений плоскости смутно почуял подвох,
Потому что земля - из-под ног.
За спиною - старуха сидела с мешком,
Молодые с цветочным горшком
Да дитя, не спускавшее с кактуса глаз,
Ибо кактус цветёт только раз.
А ещё футболист и солдат в отпуску…
Самолёт набирал высоту.
Отступись, человек! Вот граница небес!
Самолёт в мирозданье исчез.
За минуту, когда он свободу обрёл,
Неожиданно кактус расцвёл.
1969
Бревно
Побурело, пропало бревно,
И природа лицо отвернула.
Но приставь к нему ухо: полно
Стрекотания, лязга и гула.
Это возятся, скачут, жужжат
Насекомые - столб насекомых.
Стукни - выбьешь наружу отряд
Металлических, синих, зелёных.
Воплем пилок, щипками щипцов
Заставляют бревно содрогаться.
Я забросил коробку часов:
Она стала жужжать и кусаться.
Завертелась и скрылась в бревне.
И оттуда, как вольный скиталец,
Выползает мертвец в простыне:
- Извиняюсь, мы где-то встречались?!
1969
Водолей
Итак, я еду в сторону Кавказа,
На прочее давно махнул рукой.
Сулит душе утраченный покой
Свободное течение рассказа.
Я еду мимо пашен, мимо рек.
В окне земля российская мелькает,
Обочь несётся, дальше проплывает,
А далее стоит из века в век.
что там стоит?.. Не храм ли Покрова?
Аль разъярённый силуэт Петра?
Рожденный в феврале, под Водолеем
В самодовольный аварийный век,
Я вырос с инфантильным поколеньем,
Издерганный и точный человек.
Надежды запах стал несносно горек,
И очерствел воспоминаний хлеб.
Я позабыл провинциальный город,
Где улицы выходят прямо в степь.
Был город детства моего - дыра,
Дыра зеленая и голубая.
И девушка моя, как мир стара,
Сияла, легкая и золотая.
На карусель мы сели, на скамью
Летучую и голубую.
Но закружило голову мою,
И я забыл зеленую свою
И первую и дорогую.
"В Москву! - кричал. - Немедленно в Москву!"
Зачем же из нее в тоске бегу я?
От проводницы принимая чай,
Наверно, я забылся невзначай.
Душа моя повита дымкой скуки,
А проводницы голос серебрист.
Она смеется: - Уберите руки!
Вы все равно не женитесь, артист!
Оставим эти штуки в стороне,
И я считаю это невозможным.
Гражданка, в одиночестве дорожном
Не думайте так плохо обо мне.
Я вспомню золотое.
Нелюдимо
Локтем о шаткий столик опершись,
Я чай приму, я брошу сахар мимо,
Я размешаю чайной ложкой жизнь.
Проеду мимо пашен, мимо рек,
В окне земля российская мелькает,
Обочь несётся, дальше проплывает,
И далее стоит из века в век.
Я вспомню голубое.
Стык за стыком
Несутся вспять былые времена.
Но в городе есть улица одна.
Тончайшей ложкой со стеклянным стуком
Я постучусь...
Откроет дверь - она!
Я понимаю, как ее встревожит.
- Вы помните, двенадцать лет назад
Я вас любил, любовь еще быть может...
-Ах, это вы? Садитесь, Александр! -
Но в хитрый разговор совсем некстати
ворвались дребезжащие болты
И голос: "Остановка!"
На закате
Горят верхи деревьев и мечты.
Вокзал качнулся, замерли деревья,
И в воздухе переломилось время.
Я вышел с чайной ложкой на перрон.
О ,город детства, это он ли? Он!
Что с поездом? "Задержится немного".
Успею!.. О, забытая дорога!
Мне стыдно потому, что все прошло.
Вот этот дом. Знакомое окошко.
Я постучал, как дьявол, чайной ложкой
В холодное горящее стекло.
В окне мелькнуло женское лицо,
Открылась дверь бесшумно на крыльцо.
Смеркалось.
Вышла женщина из света.
Я молвил у ступеньки на краю:
- Не узнаешь знакомого поэта?-
Она произнесла: - Не узнаю. -
Стояли и смотрели друг на друга.
Ужели это ты, моя подруга?
Куда девались тонкие черты,
Полет, и блеск, и девичьи замашки?
На сарафане гнутые цветы...
О, полнота! О, гнутые ромашки!
- ...Муж летчик был. Характер своенравный.
Мы оба были слишком равноправны,
Он надоел мне этим. Он ушел... -
Она закуску принесла на стол.
- А как живешь теперь?
-На алименты. -
Вы слышите друзья-интеллигенты?
-Я вспомнила! -воскликнула она.-
Тихоня, ты любил меня...О, боже!
Как я смеялась в девочках!.. Постой же!
Куда? Уж поздно... -
Да! И ночь темна.
И в прошлом ничего-то не найти,
А поезд мой давно уже в пути.
И площадь привокзальная пуста.
И скука ожидальная остра.
Но вот машина.
Морда между делом
Зевает.
На борту во всю длину
Намараны скрипучим школьным мелом
Два слова:
"Перегоним сатану!"
Вот кстати!
Грузовик остервенело
Понесся.
Я нагнал остывший чай
На следующей станции. Прощай,
Острота ада!..
И душа запела
О свежести утраченной давно...
За прошлогодним снегом еду в горы.
- Чуть не отстал!
- А поезд скорый,-
Сказал сосед, - отстать не мудрено.
1970
Отец космонавта
Вы не стойте над ним, вы не стойте над ним, ради бога!
Вы оставьте его с недопитым стаканом своим.
Он допьет и уйдет, топнет оземь: - Ты кто? - Я дорога,
Тут монголы промчались - никто не вернулся живым.
- О, не надо, - он скажет, - не надо о старой печали!
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Не его ли шаги на тебе эту пыль разметали?
- Он пошел поперек, ничего я не знаю о нем.
На родном пепелище, где угли еще не остыли,
Образ женской печали возникнет как тень перед ним.
- Я ходил на дорогу, - он скажет, а в доме гостили...
- Ни французы, ни немцы - никто не вернулся живым.
- О, не надо, - он скажет, не надо. Есть плата дороже.
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Ты делила с ним стол и ночей сокровенное ложе...
- Он пошел поперек, ничего я не знаю о нем.
Где же сына искать, ты ответь ему, Спасская башня!
О медлительный звон! О торжественно-дивный язык!
На великой Руси были, были сыны бесшабашней,
Были, были отцы безутешней, чем этот старик.
Этот скорбный старик не к стене ли Кремля обратился
Где начертано имя пропавшего сына огнем:
- Ты скажи, неужели он в этих стенах заблудился?
- Он пошел поперек, ничего я не знаю о нем.
Где же сына искать, где искать, ты ответь ему, небо!
Провались, но ответь, но ответь ему, свод голубой,-
И звезда, под которой мы страждем любови и хлеба,
Да, звезда, под которой проходит и смерть и любовь!
- О, не надо, - он скажет, - не надо о смерти постылой!
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Ты светила ему, ты ему с колыбели светила...
- Он прошел сквозь меня, ничего я не знаю о нем.
1972
Возвращение
Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым -
Ни могилы, ни боли.
Мама, мама, война не вернёт…
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.
Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука -
Фронтовые.
Всякий раз, когда мать его ждёт, -
Через поле и пашню
Столб крутящейся пыли бредёт
Одинокий и страшный.
1972
400
Четыре года моросил,
Слезил окно свинец.
И сын у матери спросил:
- Скажи, где мой отец?
- Пойди на запад и восток,
Увидишь, дуб стоит.
Спроси осиновый листок,
Что на дубу дрожит.
Но тот осиновый листок
Сильней затрепетал.
- Твой путь далёк, твой путь далёк, -
Чуть слышно прошептал.
- Иди куда глаза глядят,
Куда несёт порыв.
- Мои глаза давно летят
На Керченский пролив.
И подхватил его порыв
До керченских огней.
Упала тень через пролив,
И он пошёл по ней.
Но прежде чем на синеву
Опасную шагнуть,
Спросил народную молву:
- Скажи, далёк ли путь?
- Ты слишком юн, а я стара,
Господь тебя спаси.
В Крыму стоит Сапун-гора,
Ты у неё спроси.
Весна ночной миндаль зажгла,
Суля душе звезду,
Девице - страсть и зеркала,
А юноше - судьбу.
Полна долина под горой
Слезами и костьми.
Полна долина под горой
Цветами и детьми.
Сбирают в чашечках свинец
Рои гремучих пчёл.
И крикнул сын: - Где мой отец?!
Я зреть его пришёл!
Гора промолвила в ответ,
От старости кряхтя:
- На полчаса и тридцать лет
Ты опоздал, дитя.
Махни направо рукавом,
Коли таишь печаль.
Махни налево рукавом,
Коли себя не жаль.
По праву сторону махнул
Он белым рукавом.
Из вышины огонь дохнул
И грянул белый гром.
По леву сторону махнул
Он чёрным рукавом.
Из глубины огонь дохнул
И грянул чёрный гром.
И опоясалась гора
Ногтями - семь цепей.
Дохнуло хриплое "ура",
Как огнь из-под ногтей.
За первой цепью смерть идёт,
И за второю - смерть,
За третьей цепью смерть идёт,
И за четвёртой - смерть.
За пятой цепью сметь идёт,
И за шестою - смерть,
А за седьмой - отец идёт,
Сожжён огнём на треть.
Гора бугриться через лик,
Глаза слезит свинец.
Из-под ногтей дымится крик:
- Я здесь, я здесь, отец!
Гора промолвила в ответ,
От старости свистя:
- За полчала и тридцать лет
Ты был не здесь, дитя.
Через военное кольцо
Повозка слёз прошла,
Но потеряла колесо
У крымского села.
Во мгле четыреста солдат
Лежат - лицо в лицо.
И где-то тридцать лет подряд
Блуждает колесо.
В одной зажатые горсти
Лежат - ничто и всё.
Объяла вечность их пути,
Как спицы колесо.
Не дуб ли на поле сронил
Листок свой золотой,
Сын буйну голову склонил
Над памятной плитой.
На эту общую плиту
Сошёл беззвёздный день.
На эту общую плиту
Сыновья пала тень.
И сын простёр косую длань,
Подобную лучу.
И сын сказал отцу: - Восстань!
Я зреть тебя хочу…
Остановились на лету
Хребты и облака.
И с шумом сдвинула плиту
Отцовская рука.
Но сын не слышал ничего,
Стоял как в сумрак день.
Отец нащупал тень его -
Отяжелела тень.
В земле раздался гул и стук
Судеб, которых нет.
За тень схватились сотни рук
И выползли на свет.
А тот, кто был без рук и ног,
Зубами впился в тень.
Повеял вечный холодок
На синий божий день.
Шатало сына взад-вперёд,
Он тень свою волок.
- Далёк ли путь? - пытал народ.
Он отвечал: - Далёк.
Он вёл четыреста солдат
До милого крыльца.
Он вёл четыреста солдат
И среди них отца.
- Ты с чем пришёл? - спросила мать.
А он ей говорит:
- Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит.
И встала верная жена
У тени на краю.
- Кто там? - промолвила она. -
Темно. Не узнаю…
- Кто там? - твердит доныне мать,
А сын ей говорит:
- Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит…
- Россия-мать, Россия-мать, -
Доныне сын твердит, -
Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит.
1974
* * *
Пошла ты по красному лету
И встретила вихрь столбовой.
Блуждал он по белому свету,
А ты ему крикнула: - Стой!
За эту великую дерзость
Понёс он тебя кувырком.
Морщинами тело изрезал
И волосы спутал клубком.
С обрывками старой газеты
И с пылью в холодном краю
Смешал и развеял по свету
Он детскую душу твою.
1974
* * *
Гулом, криками площадь полна,
Там качает героя толпа.
Он взлетает в бездонное небо.
Посулил ли он вечного хлеба,
Иль дошёл до предела в числе,
Иль открыл, что нас нет на земле?..
Выше, выше! Туда и оттуда!..
Но зевнула минута иль век -
И на площади снова безлюдно…
И в пространстве повис человек.
1975
Двойник
Только солнце с востока взойдёт,
Тут же с запада всходит другое.
Мы выходим из разных ворот,
Каждый тень за собою ведёт,
И моя, и твоя - за спиною.
Мы сошлись, как обрыв со стеной,
Как лицо со своим отраженьем,
Как два лезвия бритвы одной,
Как рожденье со смертью самой,
Как великая слава с забвеньем.
Тучи с небом на запад летят -
На восток покачнулись деревья.
Наши тени за нами стоят
Не сливаясь
и бездны таят,
А меж нами не движется время.
1976
Распутье
Поманила молодость и скрылась.
Ночь прозрачна, дума тяжела.
И звезда на запад покатилась,
Даль через дорогу перешла.
Не шумите, редкие деревья,
Ни на этом свете, ни на том.
Не горите, млечные кочевья
И мосты - между добром и злом.
Через дом прошла разрыв-дорога,
Купол неба треснул до земли.
На распутье я не вижу Бога.
Славу или пыль метёт вдали?
Что хочу от сущего пространства?
Что стою среди его теснин?
Всё равно на свете не остаться.
Я пришёл и ухожу - один.
Прошумели редкие деревья
И на этом свете и на том.
Догорели млечные кочевья
И мосты - между добром и злом.
1977
* * *
Я пил из черепа отца
За правду на земле
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.
Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землёй.
1977
Посох
Отпущу свою душу на волю
И пойду по широкому полю.
Древний посох стоит над землёй,
Окольцованный мёртвой змеёй.
Раз в сто лет его буря ломает.
И змея эту землю сжимает.
Но когда наступает конец,
Воскресает великий мертвец.
- Где мой посох? - он сумрачно молвит,
И небесную молнию ловит
В богатырскую руку свою,
И навек поражает змею.
Отпустив свою душу на волю,
Он идёт по широкому полю.
Только посох дрожит за спиной,
Окольцованный мёртвой змеёй.
1977
Семейная вечеря
Как только созреет широкая нива
И красное солнце смолкает лениво
За тёмным холмом,
Седая старуха, великая мати,
Одна среди мира в натопленной хате
Сидит за столом.
- Пора вечерять, мои милые дети! -
Она поминает о сыне-поэте,
О дочке-вдове,
О светлом супруге, безвестно убитом,
О позднем младенце, бесследно зарытом
В кремень-мураве.
Рассвет наплывает по правую руку,
Закат наплывает по левую руку -
И слушают ночь.
И вот, потрясая могильные камни,
Приходят живые: поэт с облаками
И горькая дочь.
Неполная смерть поднимает из праха
Истлевшие кости… Солдатская бляха
Блестит на одном.
Пришельцы глядят на пустые стаканы,
Садятся за стол и сквозят, как туманы,
Меж ночью и днём.
- Не хлебом единым, - сказала старуха
И каждому мерит от чистого духа
И мира сего:
Огонь для солдата, лазурь для поэта,
Росу для вдовы, молоко для последа
Себе - ничего.
Но вот огляделся, как в дальнем дозоре,
Солдат и заметил: - Не все ещё в сборе.
Тут нет одного.
От лона иного, от тучи гонимой,
Он сын мой и брат им, судьбой не любимый.
Вот место его!
- Пускай он войдёт, - согласилась старуха.
Из бездны Вселенской до чуткого слуха
Шаги донеслись.
Бродяга вошёл, не любимый таланом,
И принял стакан с непроглядным туманом…
- Окольный, садись!
Давно я старуха. Мой голос - мерцанье.
Но я б не хотела одно прорицанье
В могилу унесть.
На чресла гадали мне в детские годы,
Что выйдет оттуда предтеча свободы;
Он должен быть здесь!
Бродяга заплакал, вдова зарыдала,
Поэт преклонился, дитя зарыдало,
Отец отступил…
Все гости пусты и сквозят, как туманы,
Не тронута снедь, не початы стаканы…
Так кто же тут был?
Солдат после смерти печально воюет,
Он редко по старой подруге тоскует…
А встреча близка!
Младенец блуждает в земном промежутке,
Глядит из небес, и играет на дудке,
И пьёт из цветка.
Вдове и лежачего горя хватает.
Бродяга бегущую воду хватает
И песни поёт.
Но сына-поэта во сне посетило
Виденье и светом уста отворило:
- Было грядёт!..
И вновь созревает широкая нива,
И красное солнце смолкает лениво
За тёмным холмом.
Земля возвращает истлевшие кости,
А память - надежду. Пьют чудные гости
За старым столом:
Солдат за победу, поэт за свободу,
Вдова за прохожего, мать за породу,
Младенец за всё.
Бродяга рассеянно пьёт за дорогу,
Со свистом и пылью открытую Богу,
И мерит своё.
1977
Стук
Рухнул храм… Перед гордым неверьем
Устояла стена. А на ней
Нарисованы суриком двери
С приглашеньем: "Стучите сильней!"
Что жалеть? Не такие потери
Проходили за давностью дней.
Для кого предназначены двери?
Кто просил, чтоб стучали сильней?
Разве можно туда достучаться?
Всё равно за стеною обрыв…
Но со стуком принёс святотатца
В эту глушь запоздалый порыв.
Сам хватился убогой потери,
Да забыл он за давностью дней:
Сам взрывал… Сам чертил эти двери
И просил, чтоб стучали сильней.
1979
Сказка о Золотой Звезде
Поехал на рыбалку генерал
И место целым штабом выбирал.
- Годиться? - гаркнул он на божьи мели.
- Так точно! - офицеры возгремели.
- Где удочка? - готова честь по чести,
Крючок на месте и червяк на месте.
- А где же стопка? - стопку опрокинул
За воротник - и удочку закинул.
Одну минуту свита не мигала.
Но на виду удача генерала,
И слово генерала на слуху:
- Эге! Да это окунь! На уху!
Швырнул в котёл, и снова честь по чести
Крючок на месте и червяк на месте.
- А где же стопка? - стопку опрокинул
За воротник - и удочку закинул.
И две минуты свита не мигала.
Но на виду удача генерала,
И слово генерала на слуху:
- Сазан! Зело годиться. На уху!
Швырнул в котёл, и снова честь по чести
Крючок на месте и червяк на месте.
И снова водки стопку опрокинул
За воротник - и удочку закинул.
И три минуты свита не мигала.
Но на виду удача генерала,
И слово генерала на слуху:
- А, золотая рыбка! На уху!
Но, красотой и разумом блистая,
Возговорила рыбка золотая:
- Пусти мен, служивый, а за дружбу
Я сослужу тебе большую службу,
Достаточно желанья твоего… -
Но генерал не слушал ничего:
- Чего желать, когда я всё имею:
И армию, и волю, и идею,
Звезду героя, голос депутата,
Том мемуаров, ореол и злато,
И то сказать, жена и дочь в меху,
Сын - дипломат… Немедля на уху! -
Подобной речи с трепетом внимая,
Раздумалась и молвит золотая:
- Герой! Моя судьба не в той воде,
Но что ты скажешь о второй Звезде?
И он махнул: - Согласен на вторую! -
И бросил в воду рыбку золотую.
И грянул гром! Ни свиты, ни машин.
В широком поле он стоит один,
В солдатской гимнастёрке, и зажата
В его руке последняя граната.
А на него идут со всех сторон
Четыре танка из иных времён.
1981
* * *
Учитель хоронил ученика…
И слышалось на торжестве особом
Глухое бормотанье старика:
- Он шёл за мной, как я за этим гробом.
Он дым хватал от моего огня,
Язык богов ловил с чужого слуха.
Он только смертью превзошёл меня,
На остальное не хватило духа.
1984
Испытание зеркалом
Я хотел рассказать о себе,
Но в ту ночь на Ивана Купала
Треснул с грохотом мир - и в избе
Я увидел зиянье провала.
Возле бездны поставил я стул,
Чтоб туда не шагнуть ненароком.
И, конечно, туда бы шагнул,
Окажись я в раздумье глубоком.
По избе, разглагольствуя вслух,
Я ходил и не скоро заметил,
Как из бездны возник некий дух.
- Что за чёрт!
- Это я! - он ответил.
Сел на стул.
Я не стал возражать
Гость как гость, и ума не лишённый.
- Ты явился меня искушать? -
Он сказал: - Ты давно искушённый.
Ты в себе, как в болоте, погряз,
Из привычек не вышел ни разу.
Дальше носа не видел твой глаз,
Дальше глаза не видел твой разум.
Оттого ты всю жизнь изнывал,
От томления духа ты плакал,
Что себя самого познавал,
Как задумал дельфийский оракул.
Одиночество духа парит,
Разрывая пределы земные.
Одиночество духа творит,
Прозревая уделы иные.
Но принёс тебе зеркало я,
Чтоб не мог ты один оставаться,
Как влюблённый Нарцисс от ручья,
От себя самого оторваться.
Ты поверил, что правда сама,
А не кривда глядит из зерцала.
Ты, конечно, сошёл бы с ума,
Если бы в нём отраженье пропало.
Ты попался в ловушку мою,
На дешёвую склянку купился.
Глянь вокруг! Ты, как Данте в раю,
В лабиринте зеркал очутился.
Зеркалами я скрыл глубину,
Плоскость мира тебя отражает.
Вместо солнца ты видишь луну,
Только плоскость тебя окружает.
На пустое кричишь ты: "Моё!",
В роковое уставясь зерцало.
- Я плевал на зерцало твоё!
- Но оно твой плевок возвращало.
- Я твои зеркала разобью,
И смеяться осколки заставлю,
Лабиринты твои распрямлю,
И тебя куда надо отправлю.
- Разбивай - и начнёшь, как двойник,
размножённый в осколках, смеяться.
Распрямляй - и уткнёшься в тупик,
Отправляй - сам начнёшь отправляться.
Мой хозяин в неравной борьбе
Угадал свой конец неминучий.
Он заложника видит в тебе,
Он на всякий надеется случай.
Мне нужна твоя помощь. Поверь,
Был когда-то и я человеком,
И понёс очень много потерь, -
Он мигнул мне оборванным веком.
Грянул гром - и рассеялся дым.
Сквозняком по избе потянуло.
Гость исчез, стул остался пустым.
И края свои бездна сомкнула.
Что за гость? В голове ни царя,
И мигает оборванным веком.
Он на что намекал, говоря,
Что когда-то был сам человеком?
Видно, плохи дела Сатаны.
Есть на свете чему удивляться,
Если с той, так сказать, стороны
Перебежчики стали являться.
1985
Седьмой
В высоком мире семь небес,
А в низком семь холмов,
В далёком мире семь чудес,
А в близком семь умов.
Хотя чудес на свете нет,
Но ум открыт всему.
Шесть мудрецов глядят на свет,
Седьмой глядит во тьму.
Во тьме сидит, как бы незрим,
Великий Сатана,
Сверкая взглядом роковым,
Но мысль его темна.
И проследил седьмой всевед
За взглядом роковым -
И мир, семь бед - один ответ,
Разверзся перед ним.
Семь молодцов из-под моста
Шатались по ночам
И обирали, как с куста,
Народ по мелочам.
Рязань, Казань, Тмутаракань!
Измыкались, поди.
Шесть молодцов сказали: - Глянь!
Маячит впереди…
Кой чёрт! Ни солнце, ни луна
Ни город, ни село,
Ни шалой девки, ни вина.
Куда нас занесло? -
Седьмой ответил: - Узнаю
Родимые места
И словно вижу мать свою,
Как свет из-за куста.
Я обещался через год
К ней завернуть концы.
Сегодня вышел круглый счёт… -
Воспряли молодцы:
- Хороший фарт, но ночь длинна,
и ни в одном глазу.
Тряхни судьбу насчёт вина,
Мы погодим внизу…
Пока сынок насчёт вина
Ломал в ларьке замок,
Мать, ожидания полна,
Вступила на мосток.
Над бывшим небом без креста
Кружилось вороньё.
Шесть молодцов из-под моста
Стащили вниз её.
- Я ваша мать!
- А коли мать,
Молчи, шаля-валя,
Должна зараз детей примать,
Как мать сыра земля. -
И совершился смертный грех.
Тут подоспел седьмой,
Не оказался лучше всех
Он на пути домой.
Они взошли из-под моста,
Молчащего навзрыд.
Какие тёмные места!
А в доме свет горит.
И сын сказал: - Зайдём на свет! -
Всё пусто, стол накрыт.
- Кто тут живой? - ответа нет.
Печаль не говорит.
Он даже кликнул из сеней,
Но ночь была глуха,
И стала тьма ещё темней
От смертного греха.
- Она вернётся. Всё равно
Гуляем, и каюк! -
Сказал и выставил вино…
И вдруг услышал звук.
Скребущий звук неотличим
От кошек на душе.
Он вышел с лампой: перед ним
Стояла смерть уже.
Она пришла черным-бела,
Она пришла домой.
- Да ты в грязи. Ты где была?
- Там, где ты был седьмой.
- Что будем делать? - он спросил
Собратьев по вине,
Когда, вернувшись, осветил
Их лица в глубине.
Они в молчанье провели
Минуту не одну,
Пока к согласью не пришли,
Чтоб кровью смыть вину.
Ножи достали из сапог
И по два разочлись,
Сказали только: - Видит Бог! -
И нож на нож сошлись.
Седьмому пары не нашлось -
На то была судьба.
И, не сдержав горючих слёз,
Он кончил сам себя…
Живая кровь лилась в простор
На землю и луну.
Час или век прошёл с тех пор -
Но смыла кровь вину.
Высоких труб запела медь
По воле по своей.
И мать, превозмогая смерть,
Оплакала детей.
Что было дальше - не секрет,
Но разглядеть нельзя.
Шесть мудрецов глядят на свет,
Седьмой отвёл глаза.
1985
* * *
Я скатаю родину в яйцо
И оставлю чуждые пределы,
И пройду за вечное кольцо,
Где никто в лицо не мечет стрелы.
Раскатаю родину мою,
Разбужу её приветным словом
И легко и звонко запою,
Ибо всё на свете станет новым.
1985
* * *
Я в Мавзолей встал в очередь за Лениным, -
Да, я его и со спины узнал.
Вошли мы с ним. Он пред своим успением
Повёл плечами. - Холодно! - сказал.
Шла очередь, как в те года за хлебушком,
И вышла вся. Закрылся Мавзолей.
- Куда теперь? - спросил его под небушком.
- В народ, - ответил, - к людям, где теплей.
1987
Очевидец
Вела дорога прямо на вокзал,
По сторонам носился птичий щебет.
Отец надел медали и сказал:
- Пойдём смотреть - товарищ Сталин едет!
Мелькнул товарищ Сталин вдалеке:
Глаза, усы, неполная улыбка,
И трубка в направляющей руке,
И змейка дыма - остальное зыбко.
Пришли домой, схватил отец ремень,
Стал сына бить так, что летели клочья:
- Я бью, чтоб ты запомнил этот день,
когда увидел Сталина воочью!
От ужаса и боли сын ревел,
И мать кричала: - Люди, заступитесь! -
Один сосед ребёнка пожалел
И на отца донёс как очевидец.
Отца на Север увели с крыльца.
Об этом сын не говорит ни слова.
Отшибло память. Он забыл отца.
Но Сталина он помнит, как живого.
1988
Окно
Тень Петра по живому шагает.
- Это что за народ! - говорит. -
Из окна, как лягушка, сигает,
Али наша держава горит?
А прохожий ему отвечает:
- Государь, он в Европу сигает.
- А держава? - Прохожий плюётся:
- А держава сгорела давно. -
Слышит: стук молотка раздаётся -
Это Пётр забивает окно.
1988
* * *
В воздухе стоймя летел мужик,
Вниз глядел и очень удивлялся
И тому, что этот мир велик,
И тому, что сам не разбивался.
Так-то так. Но он не знал того,
Пролетая над частями света,
Что таким представила его
Дикая фантазия поэта.
Между тем поэт о нём забыл:
Голова на выдумки богата,
А мужик летит среди светил,
И, пожалуй, нет ему возврата.
1990
* * *
Я пошёл на берег синя моря,
А оно уходит на луну.
Даже негде утопиться с горя…
Свищет пламень по сухому дну.
Лик морского дна неузнаваем.
Адмирал, похожий на чуму,
Говорит, что флот неуправляем,
Но луна нам тоже ни к чему.
Вопль надежды в клочья рвёт стихия,
Высота сменила глубину.
Ты прости-прощай, моя Россия!..
Адмирал, уходим на луну!
1991
Квадрат
На Сретенке горит квадрат окна,
Разбитого бутылочным ударом.
А сам хозяин, тяжелей вина,
Спит на полу в обнимку с сенбернаром.
Расшатан стол - раздета догола,
На нём плясала девка молодая.
И Божья мать из тёмного угла
На этот срам глядела не мигая.
Тут побывало множество людей,
Тут были перехватчики идей,
Глотатели базарных новостей,
Прыщи наук, кропатели статей,
Газетные подрывники властей,
Улитки духа, монстры скоростей,
Сомнамбулы различных пропастей,
Философы квартирных плоскостей,
Стрелки в туман, растлители детей,
Механики бессмысленных затей,
Сторожевые псы своих цепей,
Негоцианты мыльных пузырей,
Предатели духовных крепостей,
Мутанты тьмы, огарыши завета,
Цыгане, русопяты всех мастей
И даже проходимцы с того света.
И я когда-то тут стихи читал,
Хозяин ничего не понимал,
Сидел и слушал с видом диковатым
И напрочь их рукою отметал:
- Всё это остаётся за квадратом! -
Иззубренное Божье существо!
Упрям и прав, как знак. Правей его,
Помилуй бог, бывает только бездна.
О бездне он не знает ничего,
И говорить об этом бесполезно.
Не видя цели, бьёт он наугад,
Но поражает он пустой квадрат,
Окно пустой бутылкой пробивает.
Он пойман бесом в сеть координат,
А счастье где-то мимо проплывает…
Вот он поднялся, сумрачный и злой,
И, рой кавычек видя пред собой,
Гремит тяжёлым взглядом по квартире
И бьётся, бьёт о стенку головой,
Как будто ищёт пятый угол в мире.
Вхожу в квадрат… Мы пьём за тайный жар,
За мировую трещину в стакане.
И это всё… А сенбернар сбежал,
И скорбно смотрит Божья мать в тумане.
1991
Последний человек
Он возвращался с собственных поминок
В туман и снег, без шапки и пальто,
И бормотал: - Повсюду глум и рынок.
Я проиграл со смертью поединок.
Да, я ничто, но русское ничто.
Глухие услыхали человека,
Слепые увидали человека,
Бредущего без шапки и пальто;
Немые закричали: - Эй, калека!
А что такое русское ничто?
- Всё продано, - он бормотал с презреньем, -
Не только моя шапка и пальто.
Я ухожу. С моим исчезновеньем
Мир рухнет в ад и станет привиденьем -
Вот что такое русское ничто.
Глухие человека не слыхали,
Слепые человека не видали,
Немые человека замолчали,
Зато все остальные закричали:
- Так что ж ты медлишь, русское ничто?!
1994
Тёмные люди
Мы тёмные люди, но с чистой душою.
Мы сверху упали вечерней росою.
Мы жили во тьме при мерцающих звёздах,
Собой освежая и землю и воздух.
А утром легчайшая смерть наступала,
Душа, как роса, в небеса улетала.
Мы все исчезали в сияющей тверди,
Где свет до рожденья и свет после смерти.
1997
Лежачий камень
Лежачий камень. Он во сне летает.
Когда-то во Вселенной он летал.
Лежит в земле и мохом зарастает…
Упавший с неба навсегда упал.
Старуха-смерть снимала жатву рядом,
И на него нашла её коса.
Он ей ответил огненным разрядом,
Он вспомнил голубые небеса.
Трава племён шумит о лучшей доле,
Река времён обходит стороной.
А он лежит в широком чистом поле,
Орёл над ним парит в глубокий зной.
И ты, поэт, угрюм ты или весел,
И ты лежишь, о русский человек!
В поток времён ты только руку свесил.
Ты спишь всю жизнь, ну так усни навек.
Спокойно спи. Трава племён расскажет,
В реке времён все волны зашумят,
Когда он перекатится и ляжет,
Он ляжет на твою могилу, брат!
1997
На кладбище
Я пришёл не без дыма и хлеба,
Вот стою, о туман опершись.
Оседает под тяжестью неба
И родная могила, и жизнь.
Стыд и скорбь моего окаянства
Стали тягче небес и земли.
Тридцать лет олимпийского пьянства
По горам мою душу трясли.
Из нутра окаянные силы
Излетают кусками огня.
У креста материнской могилы
Рвёт небесная рвота меня.
Покаяния вздох излетает
И летит до незримых высот.
На лету его ангел поймает
И до Бога его донесёт.
2 января 1999