Градусник замешкался на грани
Между чуть теплее и нулём.
Март крадется тёмными дворами —
Петербург болеет февралём.

Улицы ворочаются хмуро:
Пролежни от снега на боках
Блёкнет уходящая натура,
Пропивая зиму в кабаках.

А на рынках лето дорожает,
В банках с мёдом янтарём дрожа:
Петербург обильно нагружает
Соль земли на обувь горожан.

И морочат голову метели —
Нет конца им, хоть из кожи лезь.
Петербург один в сырой постели —
Насморк и душевная болезнь.






Мы здесь встречались, — и тогда, при наших встречах,
Всегда был третий — многозначный, но немой.
И ты ушёл, убив звонком последний вечер —
А он остался — и теперь всегда со мной.

Он то ли ревностью томится, то ли ленью:
Развёл мосты и наши взгляды — в никуда.
То часто дышит, опустившись на колени,
То, убегая, задевает провода,

То обнимает рукавами странных комнат
И накрывает небом крыши во дворе.
Но смотрит в лица — без желания запомнить
И правит судьбы, не участвуя в игре.

Его изменчивость — страшней твоей измены:
Он звал с собой, — но ничего не обещал.
А я боюсь, затем что знаю — непременно
Разлука будет окончаньем всех начал,

И те дома, что жизнь назад казались — рядом,
Вдруг замолчат и усмехнутся свысока,
Как мой же город мне чужим ответит взглядом,
Пустив на запад неживые облака.






По гулким набережным зябкими ночами
Крадётся осень, каблуком дождя стуча,
В чужой прозрачности оград едва качая —
То здесь, то там — новорождённых паучат.
Их гамаки серебряными швами
Скрепили мир прочнее множества идей.
И город спит, лежа большими рукавами
На горьковатой, сморщенной воде.




Лоснятся в кронах краски разной масти,
И солнце заполняет пустоту —
Вся эта ересь прелести и страсти
Так не сродни молитве и посту…

Но — так близка палитра злого пира
По случаю кончины сентября
Сиянью золота окладов и потиров,
Свечей в священных недрах алтаря.