 |
|||||
 |
 
|
||||
 |
|||||
|
Надя Делаланд
* * * Папа у тебя граммофон, мама у тебя графоман, если спросют, так и скажи, дескать, граммофон, графоман. Никогда не ври. Говори только правду, так, мол, и так, ничего не сделать, увы, вот ведь, графоман, граммофон. А начнут тебя попрекать, Граммофоныч, тем, кто ты есть, графомамой всякой дразнить, граммофазером обзывать, ты сыграй им, детка, и спой, отчебучь им степ и галоп, пальцем погрози им и съешь. * * * качается ветка и бабка кивает на сухонькой лавочке всем подбородком секунды роняя под рокот трамваев пульсирующий в поднебесье короткий ритмический резкий качается ветка и бабка кивает согласно московско- му времени тикает и незаметно летают на лесках смешные стрекозы а ты меня любишь? нет ты меня слышишь? нет ты меня помнишь в конечно ну что ты могу и без мата * * * Старый человек с усами седыми поцеловал меня вдруг в прихожей, словно бы смерть попросил немного там подождать. Окосев от страха, он целовал меня, серый, страшный, пахнущий дымом, небритый ново - бранец, сражающийся с огромной мельницей старости, смерти, жизни. Я не была с ним великодушна. Я оттолкнула в кадык торчащий горло хрипящее, сухопарый остов, схвативший меня прощально. Он окосел еще больше, сжался в мячик резиновый, прыгнул в небо и растворился в сенильном свете косточки, в землю уже зарытой. * * * Трепещет белье на веревках осенних, сорвется ли вниз или ввысь птицекрыло, повиснет ли мёртво — никто не смутится, на то и ноябрь, декабря, наступает. Утрами вставать на работу, как ночью. Холодной водой умываться и в черном пальто уходить по знакомой дороге, спеша — никогда еще так не ломило. А шло б оно все — без меня — на работу, а я бы лежала в пижаме ажурной спала бы, читала, жрала бы конфеты своим речевым аппаратом и, молча, смотрела бы на бельевые веревки, их влажные ветки и листья цветные. * * * Сохраняю вегетативные функции, иногда к солнцу тянусь лицом и носато морщусь, вспоминаю: камни, ты, ерунда, вода - с неба и с моря, ты, все как будто проще: море, пространство текста, круги полей - вырастет асемантический бог куриный прямо в ладошке — кроток, зубаст и слеп, будет копать нутро. Если б я курила, я бы вдыхала дым, чтобы он издох в страшных мученьях, недопрорыв мне сердце - к свету, воде, камням, ерунде на вздор * * * Какое доброе утро! Доброе утро, утро! Тундра, дремучая радость еловых веток, пляшущих в солнце, поющих в весеннем ветре. Так восклицала бы этот нелепый подстрочник к стихотворению мира бы и восклицала! Так бы и шла на работу до самого дома вечером — к утру, уменьшившемуся внезапно до — ровным светом горящих внимательных окон. * * * цицерон цезарь гораций катулл вергилий золотая латынь просыпающаяся светом сквозь прорехи времени сказанные другими в нестерпимой яви доступной одной лишь смерти от паденья римской империи до паденья с высоты олимпийских круч — на лопатки в скудный огород петрушки где я озираюсь где я забывая тем самым уже навсегда откуда но кольнет знакомо номер четыре семь шесть в лобовом стекле автобуса как в музее крутанется улица и остановит сердце а глаза людей окажутся колизеем * * * К сердцу прижав теплую выпечку принтера из РГБ, я вечерею на лестнице. * * * Мой друг-трансформатор из будки веселой, сквозь вспышки скажи мне: что — череп и кости Адама на всем, что опасно для жизни? Нет, ты трансформируй, ты не отвлекайся от этого транса. Не надо мне яблок, сыта я пока что сей песней бесстрастной. Но же ж интересно, носолюбопытно, вниманиебровно - шарахнет ли на смерть при первой попытке заняться любовью? А или придержит кармический ветер удар свой, шарахнув по детям, по детям детей и по детям их внуков? Шарада. Во что мы играем, не выучив правил, не зная последствий? И вот уже кожа моя подгорает на солнце, на сердце… * * * Не скажешь мне правды — приду к тебе злая и буду губами мертвыми тебе шелестеть, расправляя страницы марсианских высохших хроник. Все буду спрашивать, рас — тебя — спрашивать, требовать объяснений, бледная-бледная, ненакрашенная, сияющая и северная. Так что скажи мне, пока я живая - где — ты — был?! Кого — целовал?! Задушу тебя, приду к тебе мертвому, буду тебя расспрашивать. * * * Я прощаю тебя, потому что ты тоже умрешь. Потому что я тоже — умру. Потому что мы — смертны. Потому что в лице изменяясь, меняясь, оно ж сохраняет себе ту последнюю — первую верность. Сохраняет тебе. Не теряй. Тише рук во дворе, разгребающих палое алое серое пламя, я прощаю тебя, потому что нельзя умереть, если это уже не случилось еще между нами. Обойди меня сбоку, взгляни на меня изнутри самой долгой любви, забывающей точки отсчета. Где прощают людей, медведeй, лососей, осетрин, там находится Бог, он находится тут, вот Он, вот Он. Я прощаю тебя, потому что прощение есть, можешь даже не верить (поможет, как Бору — подкова). Потому что не злость и не зависть, не ревность и месть, а — любовь (и «любовь» набираешь в любой поисковой бесконечной системе и видишь нелепый сумбур, из которого вырастет сонное дерево царства). У тебя ничего не написано больше на лбу, я простила тебя, оставайся. Ты можешь остаться. * * * Оптическая истина! Гляди, как дерево повырывало корни, и бегает, и тишиною кормит - младенца — из надтреснувшей груди. Все яблоки в подвале. На газете. И лампочка подвальная тускла. Плод — положили, плод — что светится ночами без розетки. А дерево все носится, как зверь, на цыпочках, и взмахивает кроной, и истекает млеком, соком, кровью, и ломится в закрывшуюся дверь. А дерево не может устоять на месте, ибо там его кусает холодная, с песочными часами и ядом истекающим змея. Червяк такой… Обыдно, да? Червиво, что яблоки сложили глубоко, что лампочка тускла под потолком, как детская осенняя прививка. * * * Встретить бы какого-нибудь старого какого-нибудь знакомого, да хоть ба и мёртвого, лишь бы было о чём вспомнить, постоять под деревом, говоря ветвисто, и многокомнатно замолкая, и глядя многооконно. А то, а не то, иду тут одна, как палец в ноздре, которому и то веселей, иду, понимаешь, и во все стороны пускаю слова, у которых крылья оторваны, и слова валятся гусеницами, и вороны их скушевают. * * * Листья дрожат на ветру — тремор. На опохмелку не есть money (на первый-второй рассчитайсь) — третий вечер жара небеса дурманит. Золото наших побед ярче с каждым восходом под ногами, Отче, что надобно мне? Старче, водки хлебнёшь, а — не помогает. Глянешь в себя, проходя мимо нищего с детским лицом, спяще- го на листве — так увидь зиму (тихой коровой жуёт ящур смолотых тоже-коров), вечер, яркое пламя окна дома, посох чернильный (идти в вечность), память бумаги (шаги помнить). Вырвешь нирвану из уст Будды, странной улыбкой легко сжатых, тремор стакана в руке: * * * Жизнь состоит из радостей, если в ней разобраться как следует. Я, к примеру, испытываю счастье, выезжая на воздух, между Текстильщиками и Волгоградским проспектом (на котором никто не выходит, да и заходят не часто, такая уж станция). А тут, поглядите, — осень, листья так и просятся стать гербарием, а гербарий ? стоять на моём подоконнике («между прочим, вносит нечто…», — щелкает пальцами, — «некое…», — улыбается). Да, я знаю, знаю… но, Вы понимаете, — дети, они рождаются в мае, а листья желтеют — осенью… Главное, ждать их обоих. Что же Вы мне ответите на мою откровенность, которой — не переносите? Спросите, где меня черти носили? куда и как? сколько их было? молоды ли? красивы? Я покажу инжир Вам, на то и дана рука, и удалюсь подчёркнуто строго, маша курсивом. * * * А мир уже осенний. Виноград становится изюмом, ночью был такой мороз, что я закрыла окна, чтобы не мёрзла ласточка в моей На шее круглый камень из стекла задумал воду и блестит о ней, а - мир уже осенний, дверь окна не заперта, а только призакрыта - шагнёшь, протянешь руку и шагнёшь, прости за каламбур, — откинешь сани, хотя зима уже не за горами и сани пригодятся там сидеть. * * * Всё чаще ладошки души бы хотелось сложить мимо тела, и дальше — всё больше, всё дальше и дальше от плоти, от крови… Прости меня, кролик, что я размножаюсь - побегами. 1 Поехали с тобою хорониться? Трава, смотри, зелёная, что ты и тихая… Я положу цветы в твою кровать, моя большая птица и мертвая. Куда ты два крыла горбом себе за спину заложила? Ты думаешь, что, если так, могила исправит, скажет — нет, не умерла?.. Ты спи. Последний раз тебя накрою - спать, птичка, спать, теперь навеки ночь, большая ночь, без крыльев и без ног, большая птица ночи вечной. Кроме моих стихов ты знаешь ли слова? Любимая, с открытыми глазами - спи далеко, за огненную заводь земного сна. Цветы тебе в кровать. 2 Я помню и живым тебя и мёртвым, но дольше ? был живым. Хотя ? сильнее, наверно, мёртвым. Глаза застыли, как бусины ? холодными кругами. Ты умер. У тебя теперь другая, она вела тебя по коридору, держа крыло за палец. Любопытный, ты шёл за ней покорно и охотно. О, мёртвые, они все так похожи на ? маленьких детей. Любой игрушкой поманишь вас, доверчивые души, и выманишь из самой верной кожи! Из перьев ? люди делают подушки… И птиц едят под соусом томатным. Как хорошо, что им тебя не скушать, мой меленький, огромный мой, громадный. * * * Кого ты любишь? — меня спросили. Кого не надо — я им сказала, Что было правдой. Какая жалость, Какая слабость, какая сила… Какая глупость! Какая глупость! Твои вопросы, мои ответы. На самом деле. Придумать супу Тарелку — тоже голодный может, Раздетый может придумать платье, А я придумываю в объятьях, Что я люблю тебя. Не похоже? Но что вообще на себя похоже? Мы пребываем в несовпаденьях, В зазорах между, в туда паденьях, И там живем мы, хотя не можем, На самом деле… * * * Давай молчать. Слова разъединяют, поэтому молчи. Давай Молчать. Как справедливо мне в вину вменяют молчания печать. Давай молчать. В сосновый рост, и рощу, и в мох, и в ворох листьев, в реку, в мост, о том, что пепел так похож на порох, а порох так похож на чай. Давай молчать всегда и невзначай, давай молчать не к месту, это лучше, чем говорить, давай молчать некстати, давай молчать, давай молчаньем мучить, давай умрем в молчанье, как в кровати. * * * Колумб, открывающий чакры. Колумб Америк на карте моей неумелой, Где кроме Ростова и пары Калуг Так мало еще внесено мне на тело, На душу… Из странствий твоих и моих - Сквозь смех и дыханье — то звезды мерцают, То солнце горит, то твой голос так тих, Что слышно, как соприкасаясь сердцами, Мы мысли читаем, как камни в воде того водопада, чей окрик холодный Нас сопровождал по тропинкам, и где Мы были, мы были, зови как угодно… И горы молчали, скрывая от всех Под синью своею, под сенью, под сонью Меня и тебя — сквозь дыханье и смех, Молчанье и звезды, и голос и солнце. Скачать эти и другие стихотворения в формате Adobe Reader (*.pdf). |
||||
|
|
|
|
||||||||