 |
|||||
 |
 
|
||||
 |
|||||
|
Алексей Кащеев
* * *
Я пил Главспирттрест. Я пил Смирнов. В Твери наливался настойкой гадкой, Я пил куда-то пропавший Тинькофф И вечно зеленую «Балтику-девятку», Я пил граппу, вино и портвейн, Я пил перцовку, закусывая салом, Я пил с теми, с кем пил Евгений Рейн, И с теми, кого уже не стало. Я хлебал ракию, я тянул Малибу, Я хлестал коктейль за семнадцать баксов, Я ставил бутылку на ржавую трубу Одной из улиц Красноярска, Я наливался спиртом, разбавленным физраствором, Я жрал неизвестный напиток на букву «бэ», Напившись виски, я пел сам с собою хором (Лучше всего выходили песни «Любэ»), Я пил в одиночестве, пил с пожарником, Бухал с мрачным санитаром Димой, Я пил с пограничником и с алтарником, С любимой женщиной и с нелюбимой, Я запивал соком, заедал салатом, По утрам глотал холодную вкусную воду, Я мучился тошнотой, воображая себя солдатом, Боящимся тягот, но все же идущим в пехоту, В пьяном виде я летал в самолете, Писал стихи, разговаривал со своим котом, Играл в бильярд, спал за столом на работе, — Но ни разу, ни разу не думал о том, Что, когда покинет душа моя бренное тело, И явится ангел с блокнотом, сквозь чьи-то всхлипы Он спросит меня не о том, что я в жизни сделал, А только о том, сколько и с кем я выпил. * * *
А.Л.
человек закрывает глаза он видит загадочный сон будто у него отросли рога вместо пролежней на крестце появился хвост вместо пролежней на пятках копыта палата стала ареной человек умирает он уже догадался по новому запаху от своего тела по новому звуку в сердце по странной слабости в пальцах по лицу врача человек смотрит в окно за окном август он поступил в феврале все изменилось на щите другая реклама выросли листья стало меньше машин лица прохожих впрочем такие же скорбные не потому что человек умирает а потому что Москва человек много спит к нему приезжает племянница привозит ему иконки поправляет ненужные тапочки около койки говорит что у дочки все хорошо скоро должны повысить сестра ставит человеку мочевой катетер приносит обезжиренный йогурт перестилает у нее звонит телефон в телефоне играет марш Тореадора * * *
Шаверма у Беляево не та: похоже, добавляют меньше мяса. Салат несвеж, и с огурцом беда, а кетчуп жидок, как эритромасса. Хозяин новый — он всему виной. Тот, прежний, был интеллигентный малый. Здоровался я мысленно с тобой, когда ходил домой, один, усталый. Куда ты подевался? Разорен был бизнес твой проклятым конкурентом? Уехал торговать в другой район? Сменил самсу на ящики с цементом? Сражен ли ты бутылкою пивной? Добит стаканом водки на банкете? А, может быть, вернулся в край родной, и ныне в Бухаре, Баку, Ташкенте? Где ты, где ты? Где здания вокруг? Где тот троллейбус, что уже не ходит? Где, наконец, коллега твой и друг, чинивший обувь при любой погоде? Нет ничего. Но те же небеса, и то же солнце из тумана брезжит. Другие лица — те же голоса, листва другая — но деревья те же. Другой маршрут — но мы с тобою те, рука в руке, фаланга на фаланге, И та ворона, сидя на шесте, глядит на нас разумно, словно ангел. * * *
допустим я умер и тело мое санитар на лифте отвозит в морг вынимает центральный венозный катетер снимает с меня пижаму и тапки кладет в черный плотный пакет делает соответствующую пометку в журнале приема умерших и вот я попадаю на страшный суд занимаю очередь перед дверью синей стою смущаясь своей наготы волнуюсь как на экзамене по химии повторяю невыученный урок я прожил честно ушел по-английски я лечил как мог и писал как мог я заботился о родных и близких я конечно грешил но не так чтоб слишком ошибался часто но не со зла бывал жесток но только мальчишкой в общем совесть моя относительно чиста но как и положено при подобном стрессе в голову лезет всякая дребедень я вспоминаю как с Андрюхой и Даней на нашем месте мы пили пиво в мартовский день шел девятый класс пубертат в разгаре мы трепались о том как паршиво жить а когда подступило то мы с парнями ринулись за гаражи отлить мы мочились долго на снег весенний оставляя в сугробе глубокий каньон я отчетливо помню это мгновение обезлюдевший школьный стадион надпись на гараже «я ебал Оксану» у забора мужчину с собакой большой и стрелу длиннющую башенного крана нависавшую над моей головой * * *
Мэр Москвы выходит в город, Мэр Москвы идет в народ, рвет рубаху, топчет шапку, говорит, что он урод, бьется в приступе падучей, раздирает в кровь лицо, разгоняет Ленинградку и Садовое кольцо, Он проходит мимо храма, громко в колокол звонит, исцеляет прокаженных и с звездою говорит, мэр Москвы в метро ныряет, посреди людской пучины террористов выявляет, обезвреживает мины. Пробегает кросс на лыжах и с горы съезжает в санках, он играет на гармони, стелит скатерть-самобранку, а на ней блины, икорка, да грибов соленых кадка, кормит нищих он, убогих, всех, кому пришлось несладко. Приезжает он в Билингву и читает впопыхах две поэмы, два верлибра и один роман в стихах, ловит тачку до Манежки и, хоругви теребя, на коленях подползает к стенам древнего Кремля. За народ он Бога молит, за него он слезы льет — ничего не понимает наш ублюдочный народ. * * *
в тот вечер мы кого-то победили кричали все кричал со всеми я когда забили нашим я схватился за голову как будто это мяч шептал пиздец держался за макушку но вот Аршавин вдарил по мячу и два-один кричали мы с Митяем ну а когда забили наши третий я не кричал я встал как будто я тостующий торжествовал я молча в тот вечер мы кого-то победили гудели под окном автомобили и я кричал «Россия! Рос-си-я!» кричали все — кричал со всеми я я выпил водки мне тогда казалось что я люблю Россию я люблю буквально каждую березку и травинку и я кричал «Россия-чемпион!» я в школе был ужасным футболистом когда я мяч пытался отбивать то все смеялись ставили в ворота но и в воротах я стоять не мог я пропускал в другой метался угол не мог отбить и подавать не мог когда играли с параллельным классом то я сказал что ногу потянул я в школе был убогим футболистом но этой ночью я любил футбол пускай спустя неделю нам с позором пришлось покинуть тот чемпионат потом мы шли с тобою мимо парка мы шли домой и я тебя держал за руку ты меня держала поскольку я шатался так мы шли мы встретили нетрезвого мужчину в другой бы раз его я обошел но был он с триколором не сдержавшись я прокричал «Россия — чемпион!» мы проходили по микрорайону шумели листья пахло шашлыком и я любил российскую команду едва ли не сильнее чем тебя * * *
вот это ощущение когда выходишь на мороз без шапки и ежась на ноябрьском ветру выходишь в школу но идешь не в школу так значит в институт не в институт так на работу нет не на работу выходишь и идешь но не к метро а неизвестным ранее маршрутом проходишь стройку парк и гаражи петляешь у казенного забора на проходной не видно ни души лежат комки заснеженного сора и ты бредешь куда глаза глядят заходишь в цех какой-то обработки там выцветшие лозунги висят валяются бутылки из-под водки как будто бы рабочие ушли на пять минут в столовую в курилку оставив хитрые свои станки забыв убрать кудрявые опилки и ты проходишь этот гулкий цех проходишь склад и в здании общаги идешь по лестнице на верхнем этаже раскиданы какие-то бумаги бросает ветер годовой отчет и фото шелестит в разбитой раме с тех пор как умер трудовой завод они живут по собственной программе и этот звук и этот бледный свет глядящие на нас неумолимо все это разве страшно нет нестрашно пока ты проходишь мимо БЛОГГЕР И ПЕСОК
Известный русский блоггер Аркадий Иванов любил свою квартиру и не имел врагов. Он жил на Бережковской, куда издалека несет неспешно волны спокойная река, и в окна Иванова глядел речной простор, пока стучала клава, светился монитор. Друзей имел он массу — точнее, тысяч пять, — и часа не хватало френденту прочитать. Писал он о России (что власти в ней плохи), и раза три в неделю выкладывал стихи, кросс-постил чьи-то фотки, придумывал опрос, комментами своими он ум и ясность нес. Меж тем по речке плыли бесчисленны суда, песок везли оттуда, песок везли туда, гудел пожарный катер, звук уносился прочь, на теплоходах свадьбы играли день и ночь. И снилось Иванову, что лучший день настал, и пост его последний в топ Яндекса попал. Он вскакивал с кровати, смотрел вокруг с тоской, и взгляд его встречался с привычною рекой. Одним морозным утром в начале января особенно ужасно он чувствовал себя. Надев пальто и шапку, не застелив кровать, впервые за неделю он вышел погулять. Над льдом холодным вьюга сугробы намела, но он увидел: сбоку проталина была: должно быть, в этом месте был сток каких-то вод, и между льдин, как пропасть, зиял водоворот. И Иванов увидел в чернеющей воде свое лицо худое и иней в бороде, стащил с себя он шапку, и, сквозь морозный дым, прищурившись, увидел, что стал почти седым. Седой мужик в ушанке выглядывал из льдов. «Как это получилось?» — подумал Иванов. Вот он окончил школу, окончил институт, женился и развелся, работал там и тут, — но это все неправда, одно он точно знал: что крайне популярен его живой журнал, — и тот неполноценен: Есть в Пензе остолоп — френдов имеет больше — есть те, кто вышел в топ, кто больше популярен, кого не тронет тлен, кого упоминают МК и CNN. В отчаяньи смертельном, спеша, как только мог, он побежал в квартиру писать последний блог. Он написал, что старость пришла к нему теперь, что больше жить не хочет — и выбежал за дверь. Он взял бутылку водки, поднес ее к губам, и, смелости набравшись, купил феназепам. Ходил он возле дома в вечерний этот час, он водку пил, и думал, что все в последний раз. Но в полвторого ночи вернулся он домой, и, просто на прощанье, журнал проверил свой: За честность выражали ему большой респект, за сутки зафрендили сто двадцать человек, и пост его последний цитируемым стал, и утром, несомненно, в Топ Яндекса попал. Теперь на месте дома построили кабак, огни горят у входа, рассеивая мрак. Весной официантки там ходят налегке, и окна ресторана направлены к реке. Ползет пожарный катер, его гудок высок, И баржи перевозят Песок, песок, песок. |
||||
|
|
|
|
||||||||