 |
|||||
 |
 
|
||||
 |
|||||
|
Александр Переверзин Документальное кино * * * вольна, как птица… А.Б. Не знает, как освободиться, и бьётся под моим плащом бесчеловечная синица — Собрав оставшиеся силы, прошила рёбра до спины, на клюв трахею накрутила и вышла с левой стороны. * * * Не забуду с дошкольного самого, как боялись канадцы Харламова: Кларк впечатывал, Хоу окучивал, Сила скифова, мужество греково, воля ромова. Зависть канадова. Им теперь разве только какого бен Ладена. К горизонту щербатое, братское подползает шоссе Ленинградское, федеральное автологово. Тьма чайковская. Пламя блоково. Чайник Курили, мялись у сараев, решали, как доставим груз, наш однокашник Был Гена третьим, внешним оком, пока снимали втихаря мы радиатор, ручки с окон в цеху при свете фонаря. Ходили трижды за окошко, во тьму, где шорохи слышны. Забрали чайник, вилки, ложки. Кому теперь они нужны? соляркой провонявшем так, спалишь к чертям весь этот мрак, мы выгружались у забора. Был Гена чайнику не рад: я отнесу его назад!» Никто, никто и никогда не возвратится в пространство, ржавое на вдохе, а просто времени провал. Там труб дюралевые кости нашарит в темноте фонарь, и мнится: на чумном погосте работал начерно грабарь. из нашей тьмы во тьму веков таращатся единороги …Теперь, застрявший меж мирами, я говорю с таких высот, с которых видно, за десять лет произойдёт: Марк, соскользнув в стройбате с крыши, Геннадий голоса услышит и будет в жёлтую свезён, я изучу закон Бернулли, проинжинерю год в Клину. А чайник мы тогда вернули, не взяли на себя вину. * * * на улице играют музыканты идём понурив головы молчим и солнце в небе будто неживое застыло слева твоею ангел еле различим вперёд рванёт заплачет засмеётся исчезнет пропадёт на фоне солнца появится и снова пропадёт я думаю а если бы не пили наоборот на ангела смотреть на службе выпрошу отгул лишь мужик нетрезвый фразой нецензурной или недобрым взглядом не спугнул * * * Счастливого детства осечка случилась, где школа одна у мелкой загаженной речки за редким забором видна. Лет двадцать тому здесь бараки сгорели, сегодня горят огни дискотеки, но баки помойные блестящем и тонком, как жесть, и память недолгая есть. Ей чужды пространные речи. Моими глазами на бак уставилась * * * Александру Грачёву Мне хотелось быть в детстве врачом, космонавтом и просто грачом, чтоб весной прилетать во Власово, как грачи на картине Саврасова. Я любил танцевать и петь слушать песню про город Иваново и невест. Я Ивана Жданова не читал, а читал про волшебников Я тогда не работал над словом, не зачитывался Соколовым, словари за собой не таскал, рифмы к слову «таскал» не искал пропуская уроки вокала. Меня мама Помогал ей снимать пальто и читал наизусть Барто. * * * Когда вложи в ладони папироски. Вот пригодился «Беломор». Медбрат октябрьским ветром дышит — калитку держит на замке, на мокрой лавке у теплушки, не отрываясь смотрит в высь. Ему, Царю Всея Психушки, здесь на глаза не попадись. Увидит поздно или рано, прикажет показать ладонь. Вторую. Вывернуть карманы. В больнице запрещён огонь. С придурками разбор короткий… не будь пристрастным: за решёткой гореть темнее, Медбрат, но разве в нашей смертной есть улыбки этой сигаретной, когда в безумное глядишь? И видишь, пусть не такое, есть у меня бутылка белой — Пока расспросами не мучай, допьём — отвечу напрямик… блок * * * Отец, которого я помню, мне показал каменоломню, засохший дуб — жилище ос и рощу, где шиповник рос. Когда брели по грубой пашне в ночи, ведомые Творцом, темно мне было, ведь Отец, которого я знаю, вороньего страшится грая, воды боится и огня, бубнит: не трогайте меня. И плачет и дрожит, покуда не сядет смирно на кровать: «В последний отраву в горло мне пихать!» В лицо не суйте пятерню…» Тебя, мой самый лучший папа, того и этого люблю. * * * плыви к чужому океану орех щербатая корма по ручейку по автобану по льду когда придёт зима при восьмибальной безнадёге от гибели на волосок по бездорожью по дороге по компасу наискосок плыви меня в морской и пресной в живой и неживой в любой умалишённый одноместный орешек бей воду продыха не зная несуществующим винтом моя надежда костяная скорлупка хрупкая фантом * * * Ю. Г. В Митине пустом под утро взрослым спать пора. Посмотри: уходит будто Вслед ему молчи, сестрица, здесь с недавних пор Кончился повтор. За окном фонарь разбитый Под небесной Антарктидой облака парят. Не увидеть человека — вышел и пропал. Митино, Мосводоканал. * * * самолёт упадёт в горах я случайно останусь в живых если только вниз не сорвусь не умру на камнях внизу снег пойдёт на исходе дня продираясь сквозь смешанный лес будет тщетно искать меня экспедиция мчс и прогавкает я принёс вам привет от сергея шойгу и тогда несмотря я расплачусь и вспомню лито где впервые стихи читал про рассвет про закат затем про закат мне хотелось понравиться всем а стихи были полный бред * * * игрушка и ловушка просторные тиски игольная на ушко тупая на виски беззлобная однако сулящая щедрот а дальше как пойдёт Пламя Очередное документальное кино: в железной рамке опустелая платформа Косино. Зима просторная кругом, куда ни посмотри, смертельный холод с промежутками последней, как всегда, любви. Обживши тамбур многоразовый, окно застывшее протри. Живи и миру не показывай, какое бесится внутри. * * * тополя люди здания облака облака в парке вднх в кубе свежеокрашенном сделав круг до земли астронавты бесстрашные задохнуться могли распалённые встречные губ губами ловцы наверху были вечными а сошли мертвецы * * * Сквозь две арки прошли к остановке, мимо детской площадки, парковки. По Ордынке продолжили путь. Рассказала ты хотела луну сколупнуть. Доставая из сумки объедки, бомж хрипел в подворотне, О бетон ударялась вода. Зацепившись за голые ветки, небеса прогибала звезда. На стене, очень скоро пустили на слом, наступая на хлам и окурки, ты царапала по штукатурке: вижу зверя в мужчине любом. …А когда стал не виден с брусчатки чёрный водоотводный свет от фары скользнул я плечо твоё поцеловал. Сквер не спит, Не пугайся, не тронут уродцы — монструозные девки и хлопцы. Власти нас оградили от них. Ворон Воздух хватаю, держусь на плаву, Свой рыбий рот разеваю: Только тобой прозябаю. И непонятно никак, почему Этой порою осенней Даже Утро. Последняя гаснет звезда, Вран на столбе примостился. Не говори никогда * * * я дотянул до марта неспроста он звал меня за жёлтой занавеской цветёт герани куст по комнате расплылся запах резкий так пахнет смерть как известь как карбид катаясь в луже пузыри пуская зачем мне этот март тебя со мной похожий на чеканку за занавеской выпуклый рассвет герани куст и небо наизнанку * * * Сосчитаю до десяти. Отпусти меня, отпусти. Перепрячься, я буду искать не там, даже если пойду по твоим следам. Не узнать в темноте незнакомых мест, слева — степь, справа — А присмотришься — перекошенный крест, одинокий, точно Посмотри на него: вдали якорь, брошенный ржавой тенью примял траву и качается наяву. Зимой в Бордуках Выхожу во двор. Зима во дворе. По колено снегу намело за утро. До чего же холодно в этом январе, до чего же снежно, до чего же мутно. Нет других развлечений — хватает вполне радио, водки В полвторого Егорыч завалит ко мне, а пока я дорожку к крыльцу расчищаю. о строительстве бани, его баба. С порога: «Писатель хренов, Пьют, пьянчуга, в Москве, закричит. И Егорыч, махнув: вместе с бабой своей побредёт до дому. Скажет: «Дура слепая, ни дать ни взять. К бережку бы какому ему пристать, не болтаться, * * * стало холодно совсем зябко не люблю октябрь непогоду говорила причитала только не погост торфяная дождь пройдёт жижа только на пригорке там посуше повыше всё бессвязней говорила всё глуше на пригорке там повыше посуше он зелёным станет ранней весною там сосна ещё стоит под сосною Лесник Из глубокой глуши подмосковной жизнь меня выводила не раз: не засыпало в штольне бездонной, видно, Он приберёг про запас, нагорбатился вволю на драге, намывая казённый металл, подрывную машинку таскал. не оставила на погосте второго креста — из ненажитого и осталось. уходя каждый вечер во тьму, одному рассыхаться под ветром, намокать под дождём одному. * * * Все вышли из земли Переступая, ветер проберётся в беспозвоночный Заточенным штыком раскроют глубину, перерубая кряжистые корни, с рассыпчатого дна увидят вышину, присядут покурить на свежем дёрне. Бросая трижды землю навсегда, пойдут по кругу взрослые, как дети. И воздух светел, и чиста вода, и всхлипы Покажется, что пропасть широка, не хватит скорбной силы хороводу, и только землекопы доделают привычную работу. и чувствую, вся жизнь боится оказаться настоящей. * * * бывает так земная твердь начнёт за взглядом открываться сначала страшно посмотреть потом зажмуриваешься напрасно рукой как бритва безопасной продёргиваешь жизни нить Господь от пошлого соблазна убереги позволь просить спаси безмозглого курилку Тобой одушевлённый прах пустых страстей с безумной дырочкой в зрачках * * * Если забыла, напомню тебе встречи с культуркой на Бронной. по доброте беспардонной. Двери не заперты. Недалеко наши кучкуются в сквере. Помнишь, тогда ещё очень легко было входить и убеждаться: вначале всего — слово. Известное дело, мы находили В спальне над креслом висела карта Москвы. Я отметил флажком наше нетайное место. Хочешь не хочешь, но даже ползком, посередине семестра, через Макдоналдс, пивною тропой, мимо невзрачных построек ты возвратишься во дворик. Дверь отворишь, на ступеньку шагнёшь, выше подняться Скоро обедать пойдёт молодёжь, здесь подожди, на перилах. Хлеба без джаза получит народ, кушанье стынет, готово. Вольному — гречка, спасённой — компот. * * * Все — безразличны, Сольются в бездне роковой!.. Ф. Т. А потом на дороге, ведущей незнамо куда, эти сосны это небо над ними, над нами, везде это небо. Нелегко уходить от погони, петлять нелегко, надо путать следы, надо сбить неродные колодки, надо верить: за полем, за рощицей есть озерко, и мостки над водою, и лодка, и вёсла для лодки. И когда, отдышавшись, ты увидишь знакомое небо, похожее поле, никогда не жалей, иногда вспоминай обо мне, я ведь тоже на воле, ты тоже, ты тоже в неволе. * * * Когда недели, словно поезда, без остановки пролетают мимо, становится понятна и проста вся бесполезность этого экстрима — быть без тебя. С Чугунного моста посмотришь вниз: вода необратимо не движется, и жизни пустота как никогда сейчас невыносима. Докуривай, к троллейбусу спеши, темнеет, на Болотной ни души. через ворот распахнутых проём из темноты Эдем Разбудят под утро тебя мудрецы, Московского гидрометцентра жрецы, Враньём на центральных каналах. Расскажут И только с насмешкой в ответ прозвенит Трамвай Купив сигарет у барышницы с рук, На этом трамвае ты делала крюк Бессмысленный. Я убедился: Гораздо быстрей напрямик. Через двор До самой земли накренился. На опытном поле осеннем вдвоём Мы видели, как зеленел водоём, Как яблоки падали наземь, Как ветер последние листья срывал. И если Спиной повернувшись к владеньям своим, Он молча смотрел, как ветшала Фасадов и крыш штукатурка и жесть, Плоды неземные вкушала. Два года прошло. Студенты в саду неволшебном Подняли забор. У центральных ворот Охранник и рыжая сука живёт — Дворняга. И вход по служебным. * * * этот страх замирает не дышит начинает сгущаться расти рафинад одиночества слышит выжигающий землю дракон в незакрытую двадцать седьмую где вибрирует телефон задрожат в темноте занавески и пускай там вовеки не ждут отправляй в пустоту не вернутся быть может спасут * * * В твою квартиру, для забавы дверьми и форточкой скрипя, заходит призрак громкой славы пугать и искушать тебя: чего ты хочешь? смерти во спасенье иль музыки, блаженный идиот? Прочти Читай, читай. И призрак пропадёт. * * * Асфальта живая плацента, на десять км — никого. Подъедет ЛИАЗ из райцентра, оставит тебя одного. Сам рвался на волю, смотри же: отсюда нельзя убежать. Спускайся к торфянику, ниже, туда, где сосновая гать. положена плотником здешним, и мимо Книга Александра Переверзина «Документальное кино» в формате Adobe Reader (*.pdf). |
||||
|
|
|
|
||||||||